Дар сопереживания - Страница 25

На столе не было фотографии матери, но, знала девушка, на дне верхнего ящика под стопками бумаги для пишущей машинки валялся старый, помятый снимок обоих родителей. Он был когда-то порван пополам на середине изображения матери, потом склеен, но не совсем аккуратно, и ее половинки не очень точно совпадали. Майра считала, что такой образ подходит матери не хуже любого другого.

Вчера Говард получил зарплату, и Майра ожидала найти сегодня что-нибудь новенькое. Сначала она бросила взгляд на вершину кучи, сваленной около постели Говарда, но то, что она искала, могло лежать где угодно. Брат любил копаться в буклетах и журналах, разыскивая любимые отрывки, снимки или же просто экземпляры, которые давно не просматривал. На стенах, поддерживаемые кусочками желтоватой клейкой ленты, висели несколько вырезок из старых номеров «Плейбоя». Говард укрепил ленту с помощью булавок, и обольстительные красотки призывно смотрели на Майру, расположившись под странными углами на фоне обоев с рисунком, изображавшим старые автомобили. Фотографии тоже были очень старыми. Они не выставляли напоказ лобковую растительность, только загорелую кожу, гладкую и блестящую как бумага, на которой они были напечатаны. Майре больше всех нравилась брюнетка с ласковой, понимающей улыбкой, украшавшая стену прямо под знаменем «партии» Говарда. Говард, думалось Майре, распял на стенах комнаты обе свои страсти, одинаково обманчивые и возбуждающие – секс и политику. Со временем он пресытился эротикой или, по крайней мере, его вкусы стали более специфичными, хотя, возможно, порножурналы поменяли стиль. Точно она не знала, коллекция Говарда была единственным источником познаний Майры в этой области. Так или иначе, он с недавних пор стал покупать буклеты с картинками. Текст в них отсутствовал, что восполнялось обилием фотографий обнаженных тел, заснятых в различных позах, не оставлявших места для двусмысленности. Наверное, как понимала Майра, они выражали сексуальные наклонности Говарда: ему не хватало воображения и, чтобы возбудиться, требовались зримые подробности.

Наконец, отыскалась, по ее мнению, новая книжка. Стоили эти вещи ужасно дорого – Майра терпеть не могла бесполезной траты денег, – но печатались на хорошей бумаге, и картинки в них были высокого качества. Новая, как и большинство предыдущих, показывала совокупляющуюся пару. Мужчина носил песочные усы и нуждался в стрижке, на его левом плече темнела родинка. По мысли создателей буклета, он играл в действии второстепенную роль, но Майра не могла отвести от него глаз. Зачем он это делал? Ради удовольствия? Доставляли ли ему удовольствие ласки женщины, или же под слепящим светом юпитеров и взглядом фотографа он не чувствовал ничего? Судя по результату, определенной его части ласки нравились. Он уложил партнершу спиной на постель, и она раскинулась перед ним с лицом, выражавшим пародию на жгучее желание. Майра прекрасно знала, что за этим последует глупое и пустое упражнение. И все же, она ставила себя на место женщины на картинке. Вот мужчина погружается в нее, расщепляя ее и шепча ей на ухо ее имя. Ничего больше, только имя: «Майра, Майра, Майра...» Она чувствует, как он проникает в нее... Боже, как страстно она его хочет! «Я словно корова с набухшим выменем, мычащая, чтобы ее подоили», – подумала Майра. Она устала от себя самой, своих пальцев, своих рук. Ей хотелось тепла другого человека. Можно симулировать секс с неодушевленным предметом, но нельзя симулировать чужое дыхание на своем лице, чужой язык, двигающийся по телу в собственном, непредсказуемом ритме. Себя она изучила слишком хорошо и не могла подарить себе никаких новых ощущений.

Почувствовав вдруг отвращение. Майра отбросила книжку и занялась поисками новых развлечений. На столе в окружении штыка, израильского шлема и метательной звездочки – сюрикена – стояла пишущая машинка Говарда. Позади нее лежал не используемый уже несколько лет эспандер – заказанная по почте игрушка для развития силы кистей. Несколько месяцев Говард никуда не выходил без него, непрерывно качаясь в тщетной попытке превратить себя в атлета. У него ничего не вышло. Эспандер ему надоел, или, возможно, Говард решил сосредоточиться на более приятном способе упражнять руки. В машинку был заправлен лист с наброском нового манифеста – очередного пустословия брата. Ей снова придется перепечатывать начисто эту галиматью, подумала Майра и не стала читать черновик.

Словотворчество брата больше не волновало ее, как когда-то, когда она считала его действительно кем-то значительным и нужным, а не бессмысленным бумагомарательством, как сейчас. В начале активной деятельности брата она даже опасалась за него.

По ее мнению, он слишком рьяно взялся за дело, исполненный какой-то параноидальной злобы. Спорить с ним было абсолютно невозможно. Он слышал только себя и свои аргументы. Одно слово против, и Говард начинал пылко ораторствовать, злясь все больше и больше по мере развития спора, словно Майра, и только она одна, стояла на пути его благих стремлений изменить мир.

Оказалось проще избегать подобных разговоров, и Говард бросился искать себе единомышленников на стороне.

Когда он основал «партию» и стал приводить соратников домой, в Майре снова пробудился интерес, но все они оказались стадом злобных, безмозглых идиотов, таких тупых и неотесанных, что Майра только диву давалась, где он их откопал и как они вышли на него. Она поражалась, неужели и ее Говард казался другим людям подлым и гадким недоноском из «белого отребья»? Неужели, когда он произносил речи в парке, прохожие смотрели на него, как на опасного психа, которого необходимо одеть в смирительную рубашку, обрить и накачать успокоительным? Майре было тяжело думать так о брате, но именно так выглядели со стороны остальные члены его «партии», а они, возможно, тоже имели сестер, волновавшихся за них и смотревших на них другими глазами.